Лейтенант ненадолго замолчал, переводя сбитое непривычно долгим монологом дыхание.

– Продолжайте, товарищ Зыкин, я слушаю.

– Так точно. Но самое главное, капитан Минаев откуда-то точно знал планы немцев. С точностью до минуты знал, когда начнется артобстрел, сколько он продлится и какие именно цели попадут под первые залпы. Знал, когда пойдут бомбардировщики. Знал, что наша авиация ничем не поможет, поскольку истребители просто не успеют взлететь и сгорят на аэродромах. Сначала я ему, разумеется, не верил, но потом, когда увидел, что все происходит в точности, как он рассказал…

– Почему же, если он все знал, не попытался предупредить хотя бы штаб полка? Да и с округом, насколько знаю, связь на тот момент еще была? По крайней мере по радио?

Виктор невесело хмыкнул:

– Он прекрасно понимал, что ему никто не поверит. Сочтут паникером или провокатором, а то и чего похуже, и он не успеет вывести батальон из-под удара. Именно поэтому он связался с Августовским погранотрядом только в три часа, когда батальон уже занял позиции и ничего нельзя было изменить.

– Да, я знаю, – кивнул Берия, чему-то легонько усмехнувшись. – Докладывали. А потом ему радировали из штаба корпуса. И говорил он с товарищем генерал-майором довольно-таки резко.

– Я присутствовал при разговоре, – неуверенно сообщил Виктор, размышляя, стоит ли докладывать об этом эпизоде подробно. Однако нарком лишь коротко махнул ладонью:

– Сейчас все это уже не важно. Продолжайте, товарищ лейтенант. Что еще необычного ЗНАЛ комбат Минаев?

– Тактику действий вермахта. Направления ударов и номера частей противника в привязке к местности. Прекрасно разбирался в технических характеристиках немецкого оружия и боевой техники. И не только немецкого – он и нашим минометчикам несколько дельных советов дал, хоть и не артиллерист. Да много чего.

– Любопытно. А вот скажите, товарищ Зыкин, вы не думаете, что комбат мог быть… – Лаврентий Павлович внезапно замолчал, будто предлагая подчиненному самому докончить мысль.

– Нет, – твердо ответил Виктор. – Вражеским агентом, внезапно решившим предать хозяев и помочь своим, он не был. И быть не мог. Это я знаю абсолютно точно.

– Даже так? Прямо-таки точно знаете? Хорошо, дальше.

– А дальше, когда мы со Степанычем… простите, с товарищем капитаном оказались в немецком тылу, он рассказал мне, что…

* * *

Наверное, Зыкин был единственным лейтенантом госбезопасности, которому довелось увидеть всесильного наркома в подобном состоянии.

Едва дослушав рассказ до конца, Берия внезапно поднялся из-за стола и сделал несколько быстрых шагов, замерев за спиной сидящего Виктора. Особист дернулся было подскочить, но Лаврентий Павлович, положив на его плечи ладони, решительно опустил начавшего подниматься Виктора обратно на стул. Руки у хозяина кабинета оказались на удивление сильными. Ухо обжег злой шепот:

– Сиди. Если ти все это зачэм-то видумал, лэйтенант, ти даже не прэдставляешь, что с тобой тэпэр будит! Особэнно про то, что Совэцкий Союз распадется!

Грузинский акцент в голосе наркома стал ощутимо сильнее, и Зыкин понял, что это означает крайнюю степень волнения. По спине снова скользнул холодок страха. Ох, не к добру. С другой стороны, чему удивляться? Очень даже понятно: когда он в том лесу слушал жутковатые откровения Степаныча насчет будущего, тоже образцом абсолютного спокойствия не был. Это еще мягко сказано, угу…

Легонько хлопнув лейтенанта по плечу, Берия, постепенно успокаиваясь, несколько раз прошелся по кабинету из угла в угол. Пару секунд постояв у высокого зашторенного окна, Лаврентий Павлович шумно выдохнул и решительно вернулся на свое место.

Зыкин терпеливо ждал, прекрасно понимая, что сейчас лучше молчать, чем говорить.

– Почему молчишь? – Похоже, нарком окончательно перешел на «ты». – Больше сказать нечего?

– Я все рассказал, товарищ народный комиссар. Теперь вы понимаете, почему я не мог об ЭТОМ говорить? Не знаю и знать не могу, правда ли все это, но я Минаеву… ну, в смысле Кобрину, поверил. Он не врал, это точно. ТАК врать невозможно, нас хорошо учили разбираться в подобном. Он либо и на самом деле говорил правду, либо был абсолютно убежден, что не врет.

– Хорошо, я услышал. Ты правильно сделал, что никому об этом не сказал. Очень правильно. Вот только доказательств никаких… только слова.

– Да, доказательств нет, – согласно кивнул лейтенант. – И быть не может, если подумать. Только тот факт, что настоящий Минаев потерял память именно в то время, о котором я говорил. Ну, и насчет своего предка Кобрин не соврал.

– Какого еще предка? – удивленно поднял бровь нарком. – Почему сразу не сказал? Говори.

– Кобрин упоминал, что его прапрадед пропал без вести в тех же местах, где воевал наш батальон. Лейтенант Кобрин, Федор Андреевич, фронтовая разведка, командир взвода. Просил запомнить, мол, вдруг повстречаюсь или узнаю, где да как погиб.

– И что? – Берия снова снял пенсне и устало потер переносицу. – Повстречался?

– В том-то и дело, что да. Ехали в одной машине в госпиталь. Познакомились. Он сам представился, все совпало. Имя, отчество, фамилия, звание, должность. Легкое ранение в руку, думаю, уже на фронте, где-то под Смоленском воюет. Это я почем зря столько времени на койке провалялся.

– Гм… ну, это тоже не доказательство, но проверим, конечно. – Лаврентий Павлович сделал какую-то пометку в блокноте. – Значит, так, лейтенант. Вот тебе бумага. Подробнейшим образом все опиши. Я имею в виду рассказ этого капитана из будущего. Постарайся вспомнить любые, даже самые незначительные мелочи и детали. Времени тебе час… впрочем, неважно, хоть до утра пиши, главное, чтобы подробно. Я у тебя над душой стоять не стану, уйду. Если что нужно – говори. Может, пить, есть хочешь?

– Никак нет, товарищ народный комиссар! Водички б только глотнуть, больно горло пересохло. Непривычный я столько говорить.

Берия нетерпеливо мотнул головой:

– Вон графин на столике, хватит? Хорошо. Садись и пиши. А я пока подумаю, что со всем этим делать.

– Товарищ нарком, разрешите спросить? – все-таки не сдержался Виктор. Задавать именно ЭТОТ вопрос было страшно, даже очень страшно, но и промолчать он не мог.

– Говори.

– Мне на фронт нужно, воевать. Не могу я в тылу сидеть. А меня теперь, поди, и не пустят?

Несколько секунд Лаврентий Павлович молча глядел на лейтенанта, раздумывая, затем ответил:

– Сам как думаешь? Нужно нам, чтоб ты к немцам в плен попал? И рассказал им все то, что мне?

– Кто, я?! – возмущенно ахнул Зыкин, ощутив, как приливает к лицу кровь. – Чтоб я – да в предатели?! Уж один-то патрон всегда найду! Или гранатой подорвусь!

– Успокойся, лейтенант. Подумаем. Я в эту чушь, что ты порассказал, пока не верю и вряд ли поверю. Но вот, как считаешь, если вдруг еще какой красный командир неожиданно станет воевать не так, как другие, а лучше или НЕОБЫЧНЕЙ, что это может означать? Или, допустим, после успешного боя снова память потеряет, как твой бывший командир?